Сибирский кавалер [сборник] - Борис Климычев

После первого же залпа защитники городка взвыли, спеша укрыться за стенами.

— Лихо не лежит тихо! — вскричал Григорий и помчался по кочкам к стене, слыша, как возле одного и другого уха свистнули стрелы.

Лесные лестницу убрать на стену не успели, Григорий вцепился в нее, полез. Оттолкнули лестницу, но он успел ухватиться за край стены.

Кафтан на нем порвали, рубанули по груди топором, но спас его массивный серебряный крест. Григорий рубанул по топору саблей, она сломалась. Отбросил бесполезный обломок, выдернул из загородки стяжок, размахнулся — сразу двоих сбил.

В это время со стены ударила пищаль Томаса. С визгом соскочила со стены внутрь городка Дашутка, волосы ее были распущены, глаза вытаращены, когда у нее выбили из рук пищаль, она впилась в руку одного из воинов зубами.

Григорий был весь в поту и крови. Не думал о ранах, о смерти, но жил азартом битвы, подобрав чей-то топор, принялся рубить всех, кого мог догнать. Изегельдейкины людишки кинулись бежать. В этот момент со стороны стены опасливо глянул Бадубайка.

— Мы хорошо сражались, да? — сказал он Григорию.

— Благодаря Христа — борода не пуста, три волоска, а все растопорщились. Но я тебя, Бадубай, в битве не заметил.

— Разглядишь ли всех в такой толчее?

— Либо невод худ, либо рыбы нету тут, — Григорий погрозил пальцем, — медведь еще в лесу, а шкура его продана? Беги, Бадубай, да вяжи Изегельдея, спрашивать будем.

Бадубайка неохотно отправился на поляну к шатру. Сунул туда голову и тотчас с воплем отпрянул:

— Ай! Глаза лишился!

Оказалось, что в шатре была одна лишь жена Изегельдея — Нафиса, она и ткнула головешкой в лицо Бадубаю.

Григорий посмеялся:

— Женка повергла витязя!

Отмахнул палицей полу шатра, Нафиса и в него запустила головней, но он отбил ее палицей. Вскочил внутрь, поймал женщину за запястье, на руках Нафисы брякали большие серебряные с чернением браслеты.

Произошла некоторая неравная борьба. Заглянувшему в шатер Бадубаю, Григорий сказал:

— Сгинь, второго глаза лишишься…

Через минуту шутливой борьбы с Нафисой на пыльных кошмах Григорий сказал;

— Я знал, что тут всегда можно найти интересное, но не догадывался, что найду еще и письмо князя Осипа к царю. Ну и плутовка!

— Шайтан! — воскликнула Нафиса, небольно ударяя Григория по щеке маленькой ладошкой. Она не поняла слов, но поняла интонацию. И ответила по-своему:

— Кажется, тебе интересно не только письмо.

— К женке, как и к необъезженной лошадке, надо подходить с умом! — сказал Григорий Бадубаю, покинув шатер.

Через какое-то время в городке послышался великий шум. Григорий выглянул из шатра и увидел, что Томас, Апса и Бадубайка ведут за руки избитого, окровавленного Изегельдея.

— Его же людишки сами его поколотили, — сказал Бадубайка, — обиделись, что слишком много он воинов погубил. И тюки наши там видали, их теперь Тогурма стережет.

— Пустите вы его, куда он денется? — сказал Григорий. — У него и так рука болит, сам себя покалечил. Да еще Илья Микитич за измену ему пропишет ижицу. Рука подживет, так задницу кнутом в кровь обдерут, заречется на всю жизнь воевать…

Только Изегельдея отпустили, он с диким воплем кинулся к стене, подпрыгнул, подтянулся на руках и, спрыгнув на другую сторону стены, бросился бежать по тайге.

— На коней! — крикнул Плещеев. Бадубайка и Апса вскочили на коней, стукнули пятками им в бока и вылетели в ворота.

Изегельдей визжал и мчался по кустам и кочкам, не разбирая дороги, изрыгая между визгом самые злые проклятия, какие только знал. Казалось, его и на конях не догнать.

Вдруг беглец схватился за живот и упал, перевернувшись раза два. Подскакали Бадубайка и Апса. Из спины Изегельдея торчал наконечник пронзившей его насквозь стрелы.

— На свой же самострел наткнулся, — со знанием дела сказал Апса, — насторожили самострелы на всех тропах вокруг городка, оборону держали.

Обидно от своей стрелы умереть. Поволокли Изегельдея, чтобы показать Григорию.

— Жаль, — сказал Плещеев, — князь был смелый, хитрый и воин изрядный. Ну да кузнец кует, дует, сам не знает — что будет.

Быстро обшарили городок. Добыча была невелика: несколько связок мехов да короб вяленой рыбы. Сети, корнекопалки и прочий хлам — не взяли.

В качестве военной добычи Григорий взял низкорослых и тощих лошадок, несколько пленников, среди которых была Нафиса, на которую косилась Дашутка.

Ехали быстро, болели раны. Бадубайка рассказал о том, что ходит по здешней тайге красивая девка, водит собачку на золотой цепочке, а пригласит в шалаш да скажет так: «подай-ка мне шубу», не притрагивайся к ее шубе, там капкан насторожен.

Поймаешься в капкан, она будет отрезать от тебя по кусочку, да жарить над костром, да есть. Она этим и живет: заманивает охотников, а потом кушает их. Григорий затянул песню казацкую:

По Иртышу по-быстромуТам плыла лодка разукрашена,Там плыла лодка разукрашена,Молодцам-гребцам изусажена.На корме сидел атаман Ермак,А в носу сидел асаул Кольцов,Среди та лотачки золота казна,На златой казне красна девица.Она плачет и как река течет,Она плачет и как река течет.Не плачь, девушка, не плачь, красная,Прослезился сам атаман Ермак:— Возьму замуж я тебя за себя,Возьму замуж я тебя за себя,А на-на-на — золота казна.

Ехали крадучись. Зорко глядя вперед, чтобы не попасть в засаду. Ночью светила им луна — казацкое солнышко. Филин-гукуг ухал, пугая женщин.

А утром они были уже на Сакурсине: увалы, увалы. И вот с крутого холма стала видна река Тома, а за ней посады с острогами и башнями, Томский город на высокой горе, маковка Троицкого собора выше всех башен.

Бодро поскакали к Колмацкому торгу, там как раз торговля шла. Миновали торг, двинулись мимо Юртошной горы к горе Воскресенской.

А на склоне Юртошной горы женский монастырь для женок погибших казаков. И женки эти встретились — все в черном, глаза в землю смотрят, несли женки-монашки водицу на коромыслах и ведра все — полные. К добру!

Мост переехали, в гору к въездной башне взбираются, навстречу казаки бегут:

— Ну, как?

— Хорошо, — говорит Григорий Плещеев, — добыли для воеводы нашего Ильи Микитича Оськину пушнину, да его же подлое письмо, которое он в Москву хотел отослать.

Правда, злодея Изегельдейку живым не удалось привезти. Зато холопов себе взяли…

— Ладное дело, — похвалили казаки.